Где-то на окраине Москвы есть старая дорога. Она ответвляется от большой оживленный улицы, залитой светом фонарей - такой незаметный поворот, вроде как во дворики или в гаражи. Новенькие поджарые машины с утра до вечера проносятся мимо нее, сосредоточенно нахмурив радиаторные решетки и брезгливо кривясь на ее неровный асфальт.

И только один раз в день, пыхтя и тяжело отдуваясь, на нее сворачивает рейсовый автобус. Это старый и дряхлый "круглый" Лиаз, возможно, последний в этом городе. Помните, в детстве мы бежали сломя голову, чтобы занять место на длинной скамейке рядом с кабиной водителя? Там можно было сидеть, схватившись за обтянутый белым пластиком поручень, смотреть на дорогу через лобовое стекло, подглядывать, как суровый дядька-шофер в кожаной кепке вращает огромный руль, обмотанный изолентой, и щелкает странным тумблером, похожим на выключатель света в квартире. Спидометр в этих автобусах видимо умирал еще на заводе и тождественно показывал ноль. Кабина у дядьки завешана какими-то вымпелами, значками, висюльками, фенечками и прочей ерундой, абсолютно грошевой, но крайне притягательной и наполненной каким-то тайным смыслом.



Так вот на ту дорогу сворачивает именно такой автобус - с дядькой в кожаной кепке и вымпелами. Двигатель издает тот самый восхитильный булькающий звук, которого нет больше ни у какого другого мотора. Старичок медленно ползет по ухабам и трещинам, послушно останавливается на пустых остановках, натужно ревет, поднимаясь в гору. В его салоне никого нет - только отстраненный металлический женский голос объявляет названия станций и рекомендует совевременно оплачивать проезд. "Комбинат. Следующая остановка - улица Ленинцев", - водитель безучастно смотрит в салонное зеркало, закрывает двери и трогается с места.

В конце пути автобус приезжает на круг. Рядом высится какой-то ржавый завод за покосившимся забором. С доски почета смотрят выцветшие лица передовиков производства и доярок-ударниц. Около проходной стоит монументальная автобусная остановка, выполненная в лучших традициях социалистического кубизма-конструктивизма. Металлические части погнуты крепкими руками подвыпивших рабочих, из раскрошившихся бетонных стен торчит арматура. На скамейке нацарапано несколько бранных слов и политических лозунгов.

Автобус останавливается, издает последний усталый чих, и на пустыре воцаряется тишина.

Водитель выходит и неспешным шагом направлется к ларьку с надписью "союзпечать". Да-да, к тому самому ларьку, в котором продается все, что угодно. Ручка-автомат, которую сосед по парте Юрик всегда разбирал, стоило тебе только отвернуться, жвачка "Дональд", из-за вкладыша из которой ты подрался с тем перцем из класса "Б", журнал "Юный техник", в котором написано, как собрать тысячу вещей (и я их все обязательно соберу), газета "Правда", в которой интересно рассматривать только ордена на первой странице, солдатики и самолетики, паровые машины и реактивные истребители, шляпы с плюмажем и хлопающие на ветру паруса, полная загадочных планет пучина космоса и белые пятна на карте Тихого океана... Там есть даже беспричинная радость и абсолютная беззаботность, расфасованные по леденцам в виде петушков, лица родителей без морщин и седины, перестук колес электрички в маленькой коробочке и запах сена и парного молока в прозрачных пробирках.

Водитель равнодушно смотрит на сокровища, разложенные на прилавке, покупает у строгой тетушки-продавщицы пачку "Беломора", закуривает и садится в автобус.

Надо бы туда съездить, а то скучновато ему без пассажиров. И в ларек бы я заглянул. Да вот только подзабыл номер маршрута! 173 или 288? Не помню - хоть убей! И от какого метро он ходит - забыл! Алтуфьево? Ясенево? Или это вообще не в Москве...